Средина 80-х годов прошлого века в Советском Союзе выдвинула к психиатрии общественные претензии определенного свойства. Сегодня мы живем в другой стране и в условиях иной формации (правда, пока еще точно не известно, какой). О том, что изменилось за прошедшее время в украинской психиатрии, — интервью с Александром ФИЛЬЦЕМ, «пионером и миссионером психотерапии и психоанализа в Украине», одним из организаторов Европейской ассоциации психотерапевтов (ЕАП), ее президентом в 2005 — 2007 гг., а также Украинской ассоциации психотерапевтов (УАП), ее нынешним председателем, профессором, главврачом Львовской областной клинической психиатрической больницы.
На 7 гривен в день даже психбольного не прокормить
— Александр Орестович, что — за почти четверть века — в украинской психиатрии изменилось к лучшему?
— Честно говоря, к лучшему у нас изменилось мало. Прежде всего потому, что нет достаточного материально-экономического обеспечения, которое бы позволило вывести нашу психиатрию в разряд цивилизованных лечебных институций. А цивилизованные сегодня — очень дорогие! В нашей больнице, как и в целом по стране, пациенты пребывают в условиях... даже не знаю, каких...
— Спартанских?
— Спартанских — это мягко говоря. Если ориентироваться на цивилизованные стандарты, то наши пациенты должны были бы иметь в психиатрических учреждениях условия, близкие к приватным. А еще лучше — к домашним. Ведь больные здесь могут находиться годами. А у нас они имеют койку с такой-сякой постелью и такое-сякое питание. На нашего больного выделяется 7 гривен в день. Трудно представить, что человека можно кормить на такие деньги! Если сравнивать нынешнее питание пациентов в нашем учреждении с питанием, скажем, 30-летней давности... Тут вообще никакого сравнения! А ведь питание для наших пациентов чрезвычайно важно, оно для них естественный антидепрессант.
В отделениях имеются холодильники, где пациенты могут держать свою еду, если она у них есть. Ведь к 30—40% пациентов редко приходят или приезжают. Т. е., их сдали государству. Мы, врачи, также имеем мизерные средства для работы. При всем желании помочь пациентам, мы не можем этого сделать. Наша больница требует существенного обновления. Она построена еще австрийцами 130 лет назад. Все трубы, проводка, кровля и прочее давно пришли в негодность. Их замена, ремонты требуют страшных средств.
Проблемы с материально-техническим обеспечением тормозят изменения в ментальной психиатрической схеме. Если не улучшаются условия содержания пациентов — персонал не видит смысла менять стиль работы.
Правда, в Украине в 2000 г. был принят прогрессивный закон, защищающий психиатрических пациентов от произвола. И нам, психиатрам, стало труднее работать. Потому что больной может отказаться от лечения. Тогда мы вынуждены обращаться в суд. Хотя бывали случаи, когда суды отклоняли наши требования, и пациента отпускали прямо из зала суда.
Еще раньше (до 1991 г.) наше общество отказалось от, скажем так, поддержания определенных социальных табу. Соответственно, и с психиатрии были сняты некоторые обязательства. Правда появились другие социальные табу, «свои». Вместе с тем имеются запреты, от поддержания которых социально-ответственное общество не откажется никогда.
Для какого-то количества людей в любом обществе характерно, выражаясь терминами нашей профессии, так называемое опасное думанье. Оно является таковым тогда, когда потенциально угрожает самому человеку и обществу. Например, пациент сам для себя представляет опасность, когда думает и говорит: «Я не могу так жить на свете, жизнь надоела, я должен уйти из этой жизни!». Или, скажем, отказывается от еды, отчего может умереть. Опасность думанья какого-то индивида для окружающих может быть связана с определенными болезненными агрессивными идеями, итогом которых может быть опасное деяние.
Выявлять опасное думанье и возможное его превращение в опасное действие современное общество поручает психиатрам. А функция оценки безопасности/небезопасности способа думанья является инквизиционной! Эту часть своей профессии психиатрия, как крест, несла, несет и будет нести, пока будет существовать. И с этим, увы, ничего поделать нельзя во всем мире. Инквизиционная функция психиатрии присутствовала не только в Советском Союзе, но и в «оплоте мировой демократии» — США. Вспомните хотя бы «Полет над гнездом кукушки» Милоша Формана!
Западная психиатрия — не панацея
— Кстати, о «Полете...»... В этой ленте отражены идеи насилия над личностью и, я бы сказал, негибкого подхода психиатров.
— Очень многое зависит от уровня психиатра. А на случай ошибок с его стороны современным обществом выработаны определенные механизмы контроля: суды, комиссии. А насчет насилия над личностью... Иммануил Кант, заложивший основы современного мировоззрения, доказал, что у человека есть определенные границы, пределы возможного. И если мы являемся людьми разумными и понимаем свои границы, тогда можем говорить о том, где мы можем быть свободными, а где несвободными.
Без принуждения личности к цивилизации последняя бы и не состоялась. Вопрос только в том, как общество реагирует на те или иные формы насилия и какие социально допустимые границы устанавливает. Об этом наше общество информировано недостаточно. Поэтому в какой-то его части еще могут сохраняться идеалистически неоправданные представления о том, как, в частности, должна быть устроена психиатрия.
Раз уж мы упомянули «Полет над гнездом кукушки», то следует разобраться с еще одним моментом. Вы, интерпретируя этот фильм, употребили такое бытовое определение, как «негибкий подход психиатров». А ведь такой подход типичен для западной психиатрии, на которую в свое время общественность призывала ориентироваться нашу психиатрию.
Западная психиатрия, как и западная медицина, сейчас, с моей точки зрения, серьезно страдает почти тотальной коммерциализацией. Медика с античных времен призывают прежде всего не навредить пациенту. Это общеизвестно. А что значит «не навредить»? Берясь за лечение пациента, врач должен сориентироваться, что ему может помочь, а что нет. И не должен делать того, что помочь не может. Потому что это может навредить.
Наша медицина, к сожалению, также скатывается на эти позиции. Сейчас, если вы приходите к медикам, то они вам скажут: «Нужно сдать такую батарею анализов, сякую батарею анализов, пройти такие обследования и сякие...». Их можно сделать тысячи, а в итоге услышать: «Вы знаете, диагноз мы поставить не можем».
И тогда возникает вопрос: «Мы навредили этому пациенту или нет?». Точно навредили! Мы его отправили по кругу, мы его уже травмировали теми встречами, где ему врачи никогда ничего не могут сказать, кроме: «Ну, хорошо-хорошо! Посмотрим еще... Давайте так или так... Давайте еще заплатите и еще...». Пациент разуверяется все больше и больше. И начинает искать доктора, который ему что-то посоветует. Это те специалисты, которые исповедуют принцип «не навреди!». Возможно, таковые еще остались.
Медицина, сформировавшаяся на Западе, в силу необходимости, также — коммерческой должна быть максимально стандартизированной. В этом, конечно, есть свои преимущества. Поскольку в случае острых неотложных состояний (инфаркт или инсульт на улице, травма, какая-то непонятная беда) ясно, что пациент должен быть доставлен в больницу, где обязаны моментально сориентироваться, какие первые необходимые средства применить, чтобы его спасти. Такие процедуры стандартизированы.
Но в общем масштабе медицины критерии и стандарты как бы нивелируют индивидуальное измерение в отношениях врач — пациент. Пациент становится объектом лечения, а не человеком, нуждающимся в лечении и помощи. И это — катастрофа западной медицины!
Восточноевропейская психиатрия, кто бы там что о ней ни говорил, и какой бы она ни была в советские времена, по отношению как минимум к психиатрическим пациентам является более располагающей. На Западе отношения врач — пациент, медсестра — пациент предельно формализованы. А у нас часто еще встречаются непосредственно человеческие отношения. И когда приезжают мои коллеги из Германии, Англии или еще откуда-то, они говорят: «Удивительно, как у вас медперсонал по-человечески тепло относится к пациентам!». Но только человечного отношения пациенту недостаточно.
Музы ассистируют психиатрии
— Но такое изобретение западной психиатрии, как арттерапия, вы и ваши коллеги, насколько я в курсе, применяете все больше...
— Разумеется. Я ведь не говорю, что на Западе все плохо. При нашей больнице сложилась определенная театральная традиция. Прежде постановки делались силами самих пациентов и сотрудников. Сейчас мы замахнулись на совместный проект c профессионалами: в новую постановку удалось вовлечь актеров, в частности из Театра им. Марии Заньковецкой, и режиссера из филармонии. С моей точки зрения, это инновационный эксперимент.
Это будет полноценная пьеса на два акта, составленная по книге «Село Недільна. Двірнича спілка», которую я написал для себя 6 лет назад. Она любительская, и состоит из кратких рассказов и 30-страничного романа. Творческая группа избрала эту книгу сама, написала сценарий, или, если хотите, пьесу. Уже готова сценография. Наши пациенты из артмастерских уже знают, какие нужно изготовить декорации, реквизит. Постановку планируем сделать в трапезной бывшего доминиканского монастыря.
— В чем секрет или механизм арттерапии? Пациент, вовлекаясь в творчество, приобщается к высокому, которое его (пациента) душевно исцеляет?
— Срабатывает и это. Но я бы не ограничивался лишь поэтическим представлением об оздоровляющем эффекте арттерапии. Преимущественно ее эффект обусловлен несколько иными обстоятельствами — социальными. У каждого вида искусства свои специфические особенности воздействия на нашу категорию пациентов. Если говорить об изобразительном искусстве (скульптура, живопись, графика, народные ремесла), то здесь ресоциализация больного происходит примерно в такой последовательности. Больные создают что-либо; их работы представляют всеобщему обозрению; среди пассивных зрителей возникает зависть, они мобилизуются и стараются новыми работами подняться над конкурентами, начинают наговаривать друг на друга... Т. е., они моментально включаются в «нормальную жизнь» со всеми ее интригами (иногда и с естественным «свинством»). И это отвлекает их от однообразного способа думанья, от апатичного состояния, от обесценивания себя.
— Для широкой общественности мысль о том, что «нормальная жизнь» обязательно сопряжена со свинством, будет несколько неожиданным. Среди тех, кому близки христианские идеалы, «нормальная жизнь» ассоциируется с другим.
— Для немалой части западных украинцев нормативным представляется стиль, когда с утра в воскресенье нужно отстоять службу в церкви, а после службы за домом рядом с той церковью напиться!
В 2004 г. мы с львовским политологом Игорем Марковым и австрийскими культурологами провели исследование ментальности галичан. Оно в каком-то смысле, прошу прощения за нескромность, стало классическим, так как его положения вошли в современный сленг и не были опровергнуты. В них мы определили четыре основные черты галичан, главная из которых — ментальная конструкция по «изготовлению культуральных традиционных консервов». Галичане консервируют ценности, кладут их на полку и...забывают о законсервированном. А живут тем, что сейчас имеется в магазине. Что продается, то покупают и потребляют. Консервативизм по сути является отставленным и даже нефункционирующим консервативизмом.
Но если выйти за галицкий контекст, то нужно сказать, что большинство соотечественников в нашем культурном контексте путают два противоположных явления: реальная природа человека и некие культурные идеалы, в данном случае — христианские. «Нормальная жизнь», она же — реальная, с позиции христианства, не чужда свинства и прочей греховности. И задача культуры в нашем случае — христианизированной, преодолеть аморальные или асоциальные черты человека. Если вы мне докажете, что большинство людей по своей врожденной сути идеальны относительно общества, я вам ставлю сегодня бутылку.
— И даже не буду пытаться. А вы потому и готовы выставиться, что озвученное вами положение неопровержимо.
— Видимо...
Постмодернизм как диагноз
— Среди ваших инноваций имеется и такая форма работы, как ежегодное проведение дней в поддержку пациентов психбольницы. Пару лет назад во время очередной такой акции Вы провозгласили... смерть постмодернизму. С чего вдруг? И почему именно психиатры сделали такую заявку?
— Я отвечу, но сначала скажите, пожалуйста, почему вас заинтересовал именно этот момент?
— Постмодернизм в искусстве, в частности — в литературе, меня просто достал! Скажем, их литературные «произведения» — это беспринципное напихивание в так называемый текст всякой, часто неосознанной, чуши. Адепты этого направления (методом его не назовешь) претендует на какие-то революционные прорывы в чем-то большом, будучи не в состоянии справиться с малым, касающимся ремесла. Отсутствие школы, умения, техники, владения материалом выдают за творческий авангард.
«Митці» что-то там ваяют, совершенно не беспокоясь о публике.
Этим «донорам» даже в голову не приходит, что у реципиента может быть совершенно иной жизненный опыт, к которому неприменимы аналогичные «творческие» выводы.
— Примерно такие настроения мы обнаруживаем в разговорах с нашими пациентами...
— Спасибо!
— Не за что! Разница между нашими пациентами и вами — в сферах, где был испытан отрицательный эффект постмодернизма. Вас он достал в искусстве, а наших пациентов — в самой жизни. Ведь что такое постмодернизм в более широком измерении? Проще говоря, это отрицание старых ценностей, тем более — строгой ценностной иерархии. Т. е., постмодернизм является периодом отсутствия ценностей и принципов, в том числе и порядка в чем бы то ни было. Вообще-то, согласно одной из господствующих точек зрения в современной философии для истории характерно чередование периодов модернизма и постмодернизма: на смену устаревшим ценностям приходит период поиска новых. Эти термины могут иметь более универсальное значение.
И все бы с постмодернизмом нашего периода было нормально, если бы он, критикуя «устаревшие эпохи», искал новые ценности. А ведь он взял и сам себя задекларировал как отдельное направление, как ценность ради себя, тем самым де-факто отказавшись от создания новых конструктивных концептов. Потому что критика не может быть конструктивной — она направлена на то, чтобы поставить что-либо под сомнение. Поэтому постмодернизм, думаю, попал в собственную ловушку. Призвав к полному релятивизму всех возможных стилей и ценностей, свелся к мешанине, к новой эклектике, к фиксации хаоса. А бесконечный хаос раздражает людей.
И психотерапия с психоанализом дают возможность обнаружить масштаб подобных настроений среди населения, поскольку мы много говорим с людьми разных возрастных и социальных категорий, которые приходят к нам со своими переживаниями. Особый дискомфорт от постмодернизма в жизни испытывает молодежь. И мы, проанализировав эти переживания, три года назад во время акции «Мир без ценностей» заявили, что человечество подошло к пределу своего хаоса. И это нами было сделано как раз на пороге экономического кризиса в Украине. Кризис-то и стал очень хорошим подтверждением того, что постмодернистское время заканчивается, и что настал черед новых взаимоотношений.
Украина — порождение постмодернизма. Как государство она возникла в период расцвета постмодернизма. И она неизбежно на подсознательном уровне вобрала в себя все черты постмодернизма. Т. е., отсутствие концепции, ценностей, порядка, принципов. Украина — просто-напросто квинтэссенция постмодернизма в государственном выражении! Украина является образом того, к чему другие страны еще не дошли. И у нас все пороки видны особенно отчетливо. Поэтому, думаю, и рецепты нового устройства удобнее всего искать у нас. И я даже позволю себе такую шутку: если Украина найдет выход из этой ситуации, то, возможно, это будет рецептом для многих других стран.
«Каким государство вообще является и для чего оно?!»
— Ничего, думаю, как профессиональный психотерапевт вы справитесь. К тому же вы не просто психотерапевт — вы председатель Украинского союза психотерапевтов! Если исходить из организационного опыта всеукраинских объединений в других сферах деятельности, то УСП также должен бы возглавлять кто-то из киевлян. Ведь, скажем, Союз писателей или Союз журналистов возглавляют люди из столицы. Как-то так принято, что все главное сосредоточено именно там... Весь более-менее серьезный шоу-бизнес сконцентрировался в Киеве. А психотерапевтов почему-то возглавляете вы, львовянин.
— Слава Богу, психотерапия — не шоу-бизнес! И почему я должен считать, что в Киеве все круто?! Если уж на то пошло, Киев был просто бледной тенью того, что делалось в Москве! Всегда! Он и доныне остался таким как минимум для меня. И, поверьте, у меня имеются основания для таких заявлений! Ординатуру, аспирантуру и докторантуру я закончил в Москве. Я работал в Институте психиатрии Академии медицинских наук СССР. Это был рафинированный клинический институт, своего рода психиатрическая касталия. Помните, в романе Германа Гессе «Игра в бисер» была такая касталия? Там можно было много чего почерпнуть. Этот институт разрабатывал методологии. Позже я изучал психоанализ в Вене — был почти последним обитателем Музея Зигмунда Фройда: жил в гостевой квартире при этом музее.
В 1990 г. мне посчастливилось оказаться в числе организаторов Европейской ассоциации психотерапевтов, с 2005-го по 2007 год — ее президентом. (Там ротационный принцип: каждый президент — 2 года.) Эта ассоциация объединяет психотерапевтов всех стран Европейского Союза, плюс России, Украины, Беларуси. Вообще ЕАП — структура, которая возникла и развивается в рамках ЕС. Она своей целью имеет объединение квалификационных и стандартных требований к обучению и функционированию психотерапии во всей Европе. Это ассоциация, которая работает с Европарламентом для введения единого сертификата во всех странах (и в Украине мы уже имеем евросертификат), которая вырабатывает единые стандарты функционирования психотерапии в Европе. Имеются и другие ассоциации — их очень много. Но эта является зонтичной — она объединяет другие ассоциации для наработки общей стратегии.
По моей инициативе при ЕАП создана группа по изучению теоретических и культуральных основ функционирования психотерапии. По моей инициативе организовали научный комитет в ЕАП. Я являюсь руководителем тех подразделений.
В Европе никого не интересует, почему там какая-то ассоциация учредилась в Страсбурге или Шенгене, или еще где-то — безразлично: где определенные люди имеются, где они хотят что-то сделать, там и делают. Украинскую ассоциацию психотерапевтов нужно было сделать, так мы ее в 1996 г. и сделали, без особой руководящей и направляющей роли Киева! Почему в Украине все обязательно должно делаться под патронатом Киева?! Почему инициатива не может исходить из Шепетовки?! Какая разница? УАП, кстати, действительный член ЕАП.
А то, что Киев и впрямь считает, что периферия ничего в Украине не значит, это, скорее, беда Киева, нежели периферии. Беда потому, что нет никакого диалога между столицей и остальными. А в Киеве живет вся периферия, которая туда едет, чтобы не ощущать себя таковой. И мое отношение к киевской жизни достаточно сложное, поскольку я считаю, что Киев на сегодняшний день является наименее идентичным городом. Если сравнить Киев, скажем, с Сумами или с Донецком, так там люди хотя бы знают, где они живут и почему. Они — локальные патриоты.
— Столицы всегда были скопищем народа из провинций...
— Москва — тоже столица. Тем не менее Москва — очень идентичный город. Пусть имперский! Но там люди себя четко позиционируют. А в Киеве что?! Столицей какого государства они себя там ощущают? Каким то государство вообще является и для чего оно? Когда мне говорят что-то подобное о Киеве и остальных городах, я рекомендую: «Съездите в Москву и посмотрите, как Киев выглядит с перспективы Москвы, которую он пытается копировать!». И говорю я это, не намекая на обстоятельства, связанные с политикой или с национальностью. Просто Киеву как столице пора уже определяться в этом мире — период постмодернизма себя исчерпал.
Комментариев нет:
Отправить комментарий